Последнее королевство - Страница 85

Свитун был епископом Винтанкестерским во времена детства Альфреда, и теперь Беокка писал о жизни этого епископа. Еще один священник тут же переводил книгу на латынь (Беокка для этого недостаточно хорошо ее знал), а затем страницы отсылались в Рим, в надежде, что Свитуна признают святым. Альфред проявлял большой интерес к книге. Он то и дело заходил в комнату Беокки и спрашивал, известно ли тому, что однажды Свитун проповедовал форелям или пел псалмы перед чайками. Беокка с величайшим трепетом записывал все эти россказни, а когда Альфред уходил, нехотя возвращался к тексту, который заставлял меня разбирать.

– Читай громче, – обычно говорил он и тут же начинал возмущаться. – Нет, нет, нет! Шлюпка, там же было кораблекрушение! Это ведь жизнеописание святого Павла, Утред, апостол пережил кораблекрушение! А совсем не то, что ты прочитал!

Я посмотрел на него.

– Так здесь написано не "шлюха"?

– Нет, конечно! – сказал он, негодующе краснея. – Это слово значит... – Он замолчал, сообразив, что учит меня не значению английских слов, а только их прочтению.

– Проститутка, – завершил я. – Я знаю, что это значит. Даже знаю, сколько они берут. В кабаке Чада есть одна рыженькая, так она...

– "Шлюпка", а не "шлюха", – перебил он меня, – здесь написано "шлюпка". Читай дальше.

Это были странные недели. Я был уже воином, мужчиной, но в комнате Беокки снова становился ребенком и сражался с черными буковками, ползущими по растрескавшимся пергаментам. Я учился по жизнеописаниям святых, и в итоге Беокка не смог устоять – дал мне прочитать кое-что из составленного им лично жизнеописания Свитуна. Он ждал от меня похвал, но я только прожал плечами.

– Нельзя найти что-нибудь поинтереснее? – спросил я.

– Интереснее? – Здоровый глаз Беокки с негодованием уставился на меня.

– Что-нибудь о войне, – предложил я, – о датчанах. О щитах, мечах и копьях.

Он поморщился.

– Даже думать не хочу о подобных вещах! Есть разные стихи, – он снова поморщился, явно решив не показывать мне стихов о войне, – но это, – он постучал по пергаменту, – это же вдохновляет!

– Вдохновляет! То, как Свитун сделал целыми разбитые яйца?

– Это же святой, – укорил меня Беокка. – Женщина была старая и бедная, у нее оставались на продажу только эти яйца, а она оступилась и разбила их. Она могла бы умереть с голоду! Святой сделал яйца целыми, и, слава Господу, она продала их!

– Но почему Свитун просто не дал ей денег? – спросил я. – Не привел к себе домой и не накормил?

– Это же чудо! – настаивал Беокка. – Доказательство всемогущества Бога!

– Хотел бы я посмотреть на чудо, – сказал я, вспомнив смерть короля Эдмунда.

– В том проявляется твоя слабость, – сурово заявил Беокка. – Ты должен верить. Чудеса делают веру слишком легкой, вот почему ты никогда не должен о них просить. Гораздо лучше найти Бога через веру, а не через чудеса.

– Тогда зачем вообще нужны чудеса?

– Ох, Утред, читай дальше, – устало произнес несчастный священник, – ради Бога, читай дальше.

Я читал. Но жизнь в Сиппанхамме состояла не только из чтения. Альфред не меньше двух раз в неделю выезжал на охоту, хотя это была не та охота, какую я видел на севере. Он никогда не гонялся за кабаном, предпочитая стрелять из лука по оленям. Дичь гнали на него загонщики, и если олень долго не появлялся, Альфред начинал скучать и возвращался к своим книгам.

Мне казалось, он выезжает на охоту, потому что от короля этого ждут, а не потому, что ему самому это нравится. Я-то охоту любил. Я убивал волков, оленей, лис и кабанов и на одной из таких охот познакомился с Этельвольдом.

Этельвольд был старшим племянником Альфреда, тем мальчиком, который должен был стать королем после смерти своего отца, короля Этельреда. Теперь он, конечно, уже не был мальчиком, будучи всего на пару месяцев младше меня, и мы с ним были во многом схожи. За исключением того, что сперва отец, а затем и Альфред ограждали его от всего на свете, и он в жизни не убил ни одного человека и даже не участвовал в сражениях. Он был высоким, хорошо сложенным, сильным и диким, как необъезженный конь, с длинными темными волосами, узким лицом, как у всех в их роду, и выразительными глазами, не пропускавшими ни одной служанки. Действительно, ни одной. Он охотился со мной и Леофриком, напивался с нами, развратничал с нами, когда ему удавалось избавиться от монахов-телохранителей, и вечно жаловался на своего дядю – только мне, а не Леофрику, которого боялся.

– Он украл корону, – говорил Этельвольд об Альфреде.

– Совет старейшин тогда решил, что ты слишком молод, – заметил я.

– Но теперь-то я не так молод, а? – спросил он многозначительно. – Альфред мог бы и уступить.

Я посмаковал эту мысль вместе с элем, но ничего не ответил.

– Мне даже не дают сражаться! – горько проговорил Этельвольд. – Он говорит, я должен стать священником. Тупоголовый ублюдок!

Он выпил еще эля, потом серьезно посмотрел на меня.

– Поговори с ним, Утред.

– И что я ему скажу? Что ты не хочешь быть священником?

– Это он знает. Нет, скажи ему, что я буду сражаться с тобой и Леофриком.

Я немного подумал и отрицательно замотал головой.

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Почему?

– Потому что он боится: вдруг ты сделаешь себе имя. Этельвольд хмуро поглядел на меня.

– Имя? – не понял он.

– Если ты станешь знаменитым воином, люди пойдут за тобой. Ты принц, значит, и без того опасен для Альфреда, и ему не нужно, чтобы ты стал в придачу знаменитым воином, ясно?

Я знал, что прав.

– Хренов богомолец, – сказал Этельвольд.