Последнее королевство - Страница 7

– Стена повреждена, – заявил он, – и можно быстро прорваться в глубь города, а потом перебить датчан на улицах.

Не знаю, какого мнения придерживался отец, он молчал, но в итоге решение приняли за нас.

Наше войско не могло ждать. Мы взяли с собой кое-какой провиант, но он подходил к концу, люди разбредались в поисках еды, и некоторые больше уже не возвращались, а просто уходили домой. Оставшиеся ворчали, что хозяйство заброшено и, если они не вернутся сейчас, впереди их ждет голодный год.

Все важные люди собрались на совет и провели в спорах целый день. Поскольку Осберт был на совете, Эллы там не было, хотя один из его главных сторонников намекнул, что нежелание Осберта атаковать проистекает из трусости. Возможно, он не ошибся, потому что Осберт не ответил на колкость, вместо этого предложив построить под городом форты. Три-четыре таких форта, сказал он, собьют с толку датчан. Пусть в фортах останутся лучшие воины, а остальные отправятся по домам заниматься хозяйством.

Кто-то другой предложил построить через реку новый мост, который поймает датский флот в капкан, и с жаром отстаивал свою идею, хотя все знали – у нас нет времени на постройку моста через такую широкую реку.

– Нужно, чтобы датчане увели корабли, – сказал король Осберт. – Пусть уходят в море. Пусть уходят и нападут на кого-нибудь другого.

Епископ умолял дать время олдермену Эгберту, владевшему землями к югу от Эофервика, привести своих людей.

– И Риксига нет, – вспомнил епископ другого крупного правителя.

– Он болен, – ответил Осберт.

– Это его храбрость больна, – ухмыльнулся представитель Эллы.

– Дайте им время! – просил епископ. – С воинами Эгберта и Риксига мы запугаем датчан одной своей численностью.

Мой отец на совете не сказал ничего, хотя было ясно, что многие ждут его речи. Я не понимал, почему он молчит, но вечером Беокка мне объяснил.

– Если бы он заявил, нам нужно атаковать, – сказал капеллан, – все решили бы, что он на стороне Эллы. А если бы он высказался за осаду, его сочли бы сторонником Осберта.

– А это важно?

Беокка смотрел на меня через костер – верней, один его глаз смотрел на меня, а второй блуждал по сторонам, вглядываясь в темноту ночи.

– Когда датчане будут разбиты, Осберт с Эллой снова начнут ссориться друг с другом. Твой отец не хочет поддерживать ни одного из них.

– Но тот, кого он поддержит, победит.

– А если они убьют друг друга? – спросил Беокка. – Кто тогда станет королем?

Я посмотрел на него и догадался, но ничего не ответил.

– А кто будет следующим королем? – продолжал Беокка и указал на меня. – Ты. А король должен уметь читать и писать.

– Король, – сказал я насмешливо, – всегда может нанять людей, умеющих читать и писать.

На следующее утро вопрос "атаковать или осаждать" был решен за нас, потому что прошел слух, будто новые корабли датчан появились в устье реки Хамбер. Это означало, что враги через несколько дней превзойдут нас в численности, и отец, до сих пор молчавший, заговорил.

– Мы должны атаковать до того, как подойдут новые суда, – сказал он Осберту и Элле.

Элла, разумеется, с радостью согласился, и даже Осберт понял, что прибытие новых кораблей все меняет. К тому же у датчан в городе произошла беда. Как-то утром мы проснулись и увидели, что они возвели порядочный кусок частокола из светлого свежеструганного дерева, но в тот день дул сильный ветер, и новый частокол рухнул, вызвав веселье в нашем лагере.

– Датчане, – говорили воины, – даже стену построить не могут!

– Но они строят корабли, – сказал мне отец Беокка.

– И что же?

– Человек, который умеет построить корабль, обычно может построить и стену, – объяснил молодой капеллан. – Это гораздо проще, чем строить корабль.

– Она же рухнула!

– Возможно, она и должна была рухнуть.

Я непонимающе уставился на Беокку, и он пояснил:

– Вдруг они хотят, чтобы мы атаковали именно здесь?

Не знаю, рассказал ли он отцу о своих подозрениях, но если и рассказал, отец наверняка не стал слушать: он не доверял мнению Беокки в делах, касающихся войны. Священник нужен был лишь для того, чтобы уговорить Бога поразить датчан, и больше ни для чего; и, сказать по правде, Беокка молился горячо и долго, прося Господа даровать нам победу.

На следующий день после падения стены мы дали Господу возможность ответить на молитвы Беокки.

Мы атаковали.

* * *

Не знаю, все ли собравшиеся под Эофервиком были пьяны, но, наверное, все, потому что меда, эля и браги было вдоволь. Пьянка продолжалась чуть ли не целую ночь, и, когда на заре я проснулся, войско блевало. Те немногие, кто, подобно моему отцу, имели кольчуги, надели их, но большинство носили лишь кожаные доспехи, а некоторые обычную одежду.

Оружие заточили на точильных камнях, священники обошли лагерь, бормоча благословения, пока воины клялись друг другу в верности и братстве. Некоторые собирались в группы по нескольку человек, обещая честно делиться добычей, а некоторые совсем спали с лица, и не один из них дал деру через канавы, пересекавшие плоскую сырую равнину.

Двум десяткам воинов было приказано остаться в лагере присматривать за женщинами и лошадьми, но нам с Беоккой велели сесть на коней.

– Ты останешься в седле, – сказал мне отец и обратился к священнику: – А ты будешь с ним.

– Да, мой господин, – отозвался Беокка.

– Если что-нибудь случится, – отец намеренно не уточнил, что именно, – скачите в Беббанбург, закройте ворота и ждите.

– Бог на нашей стороне, – ответил Беокка.

Отец выглядел так, как и должен выглядеть великий воин, хоть и уверял, что слишком стар для битвы. Его седеющая борода торчала над кольчугой, поверх которой он надел распятие из воловьей кости – подарок Гиты. Перевязь его меча была кожаной с серебряной отделкой, ножны прославленного меча Костолома были перехвачены полосками позолоченной бронзы. Железные пластины на сапогах защищали лодыжки, и при виде этих пластин я вспомнил, что отец говорил о клине. Отполированный шлем сиял, отверстия для глаз и рта обрамляло серебро. На круглом, обтянутом кожей щите из липы с тяжелым железным умбоном скалилась волчья голова. Олдермен Утред шел на войну.