Последнее королевство - Страница 5

Сказать это было легко, но чтобы совершить подобное дело, требовалось время.

Гонцы скакали туда-сюда, советники думали, священники молились, и только к Рождеству Осберт и Элла скрепили соглашение клятвами и попросили отца привести свое войско. Но, конечно, мы не могли двинуться в путь зимой. Датчане засели в Эофервике, им позволили остаться там до ранней весны. Под городской стеной назначили сбор нортумбрийской армии, и, к моей радости, отец объявил, что я еду на юг вместе с ним.

– Он слишком мал, – запротестовала Гита.

– Ему почти десять, – ответил отец, – он должен уметь сражаться.

– Будет больше пользы, если он продолжит ученье.

– От мертвого грамотея Беббанбургу не будет пользы, – возразил отец. – Утред теперь наследник, поэтому должен уметь сражаться.

В тот же вечер он велел Беокке показать мне пергамент, который хранился в церкви. Пергамент, в котором говорилось, что этой землей владеем мы. Беокка два года учил меня читать, но я был плохим учеником и, к его огорчению, не понял в документе ни бельмеса. Беокка вздохнул и объяснил, что там написано.

– Это описание земель, – сказал он, – которыми владеет твой отец. Здесь сказано, что земли эти принадлежат ему и по закону Божьему, и по нашему земному закону.

Надо полагать, когда-нибудь эти земли должны были стать моими, потому что в тот же вечер отец продиктовал новое завещание, в котором говорилось, что, если он умрет, Беббанбург перейдет к его сыну Утреду; тогда я стану олдерменом, и все, кто живет между Туидом и Тайном, присягнут мне в верности.

– Когда-то мы были здесь королями, – сказал мне отец, – и наша земля звалась Берниция.

Он приложил печать к красному воску, и на воске осталось изображение волчьей головы.

– Мы снова будем называться королями, – заявил Эльфрик, мой дядя.

– Неважно, как нас называют, – резко бросил отец, – главное, чтобы нам повиновались!

И он заставил Эльфрика поклясться на гребне святого Катберта, что тот будет чтить новое завещание и признает меня Утредом Беббанбургским. Эльфрик поклялся.

– Но все будет хорошо, – сказал отец. – Мы перережем этих датчан, как овец в загоне, и вернемся домой с добычей и славой.

– Будем молить о том Господа, – отозвался Эльфрик.

Эльфрик и еще тридцать человек остались в Беббанбурге защищать крепость и оберегать женщин. В тот вечер дядя сделал мне подарок: кожаный нагрудник, защищающий от удара меча, и, самое главное, шлем, который кузнец Элдвульф украсил ободком из позолоченной бронзы.

– Теперь все поймут, что ты принц, – сказал Эльфрик.

– Он не принц, – возразил отец, – а наследник олдермена.

Но он был доволен подарками брата и прибавил еще два от себя: короткий меч и лошадь. Меч был старым, сточенным, в кожаных ножнах с овечьим руном внутри, с коротким толстым эфесом и слишком тяжелый... Но в ту ночь я спал, положив его под одеялом рядом с собой.

На следующее утро моя мачеха рыдала на валу у Верхних Ворот, а мы отправились под голубым безоблачным небом на войну. Две с половиной сотни человек ехали на юг под нашим знаменем с волчьей головой.

Это был год 867-й, и я отправлялся на войну в первый раз.

Эта война длится для меня до сих пор.

* * *

– В клине ты не пойдешь, – сказал отец.

– Да, отец.

– Только мужчины могут выстоять в клине, – продолжал он. – Но ты будешь наблюдать, будешь учиться – и поймешь, что самый опасный удар можно получить не тем мечом или топором, которые тебе видны, а теми, которые ты не видишь. Теми, что разят снизу, перерезая сухожилия.

Он дал мне множество других советов во время долгого пути на юг. Из двух с половиной сотен человек, отправившихся в Эофервик из Беббанбурга, сто двадцать ехали верхом – то были воины моего отца или самые зажиточные фермеры, которые могли себе позволить доспехи, щиты и мечи. Большинство людей не были богачами, но поклялись в верности моему отцу и шли теперь с серпами, копьями, косами, баграми и топорами. У некоторых имелись охотничьи луки, и всем приказали захватить недельный запас провианта – в основном черствый хлеб, еще более черствый сыр и копченую рыбу.

Многие взяли в поход женщин. Отец велел не брать их, но не стал прогонять тех, кого все-таки взяли: они все равно увязались бы следом. К тому же мужчины дерутся лучше, когда за ними наблюдают жены и любовницы. Отец был уверен, что эти женщины скоро увидят, как нортумбрийцы безжалостно перережут датчан. Он заявил, что мы самые мужественные люди Англии, гораздо мужественнее мягкотелых мерсийцев.

– Твоя мать была из Мерсии, – сказал он, но больше ничего не добавил.

Он никогда не рассказывал мне о матери. Я знал, что они были женаты меньше года, когда она умерла, рожая меня. Моя мать была дочерью олдермена, но для отца ее словно не существовало: он презирал мерсийцев, хотя не так сильно, как изнеженных западных саксов.

– Они в своем Уэссексе не видели лиха, – обычно говаривал он.

Но самой суровой его оценки удостоилась Восточная Англия.

– Они живут в болоте, – сказал он мне как-то раз, – живут, как лягушки.

Мы, жители Нортумбрии, ненавидели обитателей Восточной Англии, потому что много лет назад те предали нас в бою и убили Этельфрита, нортумбрийского короля и супруга Беббы, в честь которой назвали нашу крепость. Позже я узнал, что люди Восточной Англии позволили перезимовать датчанам, захватившим Эофервик, и давали им лошадей, поэтому отец был прав, презирая мерсийцев, – они были вероломными лягушками.

Отец Беокка отправился на юг вместе с нами. Мой отец не слишком жаловал священника, но не хотел отправляться на войну без божьего человека и его молитв. Беокка же хранил неизменную верность моему отцу, который освободил его из рабства и дал возможность учиться; думаю, поклоняйся отец хоть дьяволу, священник закрыл бы на это глаза. Беокка был молодым человеком, чисто выбритым и невероятно уродливым, с сильно косящим глазом, приплюснутым носом, буйными рыжими волосами и парализованной рукой. А еще он был умным – хотя тогда я этого не ценил, поскольку ненавидел его уроки. Бедняга так старался выучить меня грамоте, а я сводил все его усилия на нет, предпочитая получать взбучки от отца, чем заниматься азбукой.