– Я его не убивал! – возмутился Убба.
– Какое дело до этого Рагнару? Он просто хочет мести, для него один датчанин ничем не лучше другого, так что кинь свои руны еще раз, а потом сложи меч. Ты обречен, Убба.
– А ты – кусок горностаевого дерьма, – сказал он, развернулся и быстро зашагал с холма.
Олдермен Одда все еще на меня глядел.
– Ты его знаешь? – спросил он.
– Я познакомился с ним, когда мне было десять, – ответил я, наблюдая, как уходит датский вождь, и думая о том, что, если бы у меня был выбор, если бы я послушался зова воина в себе, я бы скорее сражался рядом с Уббой, чем против него. Но пряхи решили иначе. – Я знаю его с десяти лет и еще знаю, что Убба боится богов. Сейчас он напуган до смерти. Вы можете атаковать, сердце Уббы подведет его, потому что он думает, что уже проиграл.
– Альфред придет, – сказал Одда.
– Альфред сдерживает Гутрума, – ответил я.
Конечно, я не знал этого наверняка. Может, Альфред наблюдал сейчас за нами с холмов, только вряд ли бы он оставил Уэссекс на разграбление Гутруму.
– Он сдерживает Гутрума, – повторил я, – потому что армия Гутрума в два раза больше армии Уббы. Хотя Гутрум потерял половину флота, у него все равно полно людей, так зачем же Альфреду выпускать его из Эксанкестера? Альфред не придет, а мы все погибнем от жажды к тому времени, как Убба соберется на нас напасть.
– У нас есть вода, – мрачно буркнул сын олдермена, – и эль.
Он поглядывал на меня настороженно, потрясенный тем, как запросто я разговаривал с Уббой.
– У вас эля и воды на день, – насмешливо заметил я – и по лицу олдермена понял, что угадал.
Одда развернулся и поглядел на долину Педредана. Он надеялся увидеть войска Альфреда, высматривал блестящие под солнцем копья, но, разумеется, не увидел ничего, кроме качающихся под ветром деревьев.
Одда Младший почувствовал неуверенность отца и поспешно сказал:
– Мы можем подождать дня два.
– Смерть не станет легче через два дня, – тяжело произнес его отец – и я восхитился им в этот миг.
Он надеялся обойтись без битвы, надеялся, что король спасет его, но в глубине души понимал, что я прав, и знал – эти датчане на его совести, судьба Англии в руках людей из Дефнаскира, и они должны биться.
– На заре, – сказал олдермен, не глядя на меня. – Мы выступаем на заре.
Мы спали в боевых доспехах. Точнее, люди пытались спать в кожаных нагрудниках или в кольчугах, в перевязях, держа шлемы и оружие наготове. Мы не зажигали костров: Одда не хотел, чтобы враги видели, что мы готовимся к битве. Но у датчан костры горели, и наши часовые с холма при свете этих костров следили за всеми передвижениями врага.
Никто не пришел.
Ущербная луна выплывала и снова скрывалась за рваными облаками. Костры датчан окружали нас со всех сторон, больше всего их было на юге, у Кантуктона, где встал лагерем Убба. Огни горели и на востоке, где стояли датские корабли, пламя играло на позолоченных драконьих головах и на расписных змеях. Между холмом и рекой раскинулся луг, с дальнего конца которого датчане наблюдали за нашим холмом, за лугом тянулось широкой полосой болото, а за болотом была полоска твердой земли вдоль реки – там под несколькими навесами расположились у костров воины, охранявшие корабли. Навесы остались после рыбаков, давно оттуда сбежавших. Несколько датчан ходили между кострами под драконьими носами кораблей, а я стоял на стене и глядел на вытянутые грациозные суда, молясь, чтобы "Летучий змей" был еще цел.
Спать я не мог. Я думал о щитах и датчанах, о мечах и страхе. Я думал о своем ребенке, которого ни разу не видел, о Рагнаре Бесстрашном, гадая, видит ли он меня из Валгаллы. Я опасался, что завтра, когда наконец окажусь в настоящем клине, проиграю, и не одного меня в ту ночь терзала бессонница: посреди ночи на поросшую травой стену поднялся и встал рядом со мной человек, в котором я узнал олдермена Одду.
– Откуда ты знаешь Уббу? – спросил он.
– Я был в плену у датчан, – пояснил я, – они меня воспитали. Датчане научили меня сражаться. – Я коснулся одного из своих браслетов. – Вот этот дал мне Убба.
– Ты сражался за него? – спросил Одда – не обвиняюще, а с любопытством.
– Я сражался, чтобы выжить, – ответил я уклончиво.
Олдермен поглядел на освещенную луной реку.
– В том, что касается битвы, датчане не дураки. Они будут ждать нас на заре.
Я ничего не ответил, решив, что Одда испугался и передумал.
– А их больше, чем нас, – продолжал он.
Я все еще молчал. Страх правит людьми, и нет страха сильнее, чем страх перед клином. В ту ночь мою душу переполнял страх, я никогда еще не бился клин на клин в бою, в котором сходятся целые армии. Я был на холме Эска, видел другие сражения, но никогда не сражался в настоящем клине.
"Завтра, – думал я, – завтра!" И, так же как Одда, мечтал, чтобы Альфред нас спас, но знал, что спасения не будет.
– Их больше, – снова сказал Одда, – а у некоторых из моих людей нет ничего, кроме серпов.
– Серпом тоже можно убить, – сказал я, хотя это были глупые слова. Не хотел бы я оказаться лицом к лицу с датчанами с одним лишь серпом в руке. – Сколько человек имеют хорошее оружие? – спросил я.
– Наверное, половина.
– Значит, они встанут в передних рядах, а остальные будут забирать оружие у погибших.
Я понятия не имел, о чем говорю, знал лишь, что должен говорить уверенно. Страх правит людьми, но уверенность гонит страх.
Одда немного помолчал, глядя на темные силуэты кораблей внизу.
– С твоей женой и сыном все в порядке, – сказал он после паузы.
– Вот и хорошо.